Чудь-озеро

Смущаясь, радуясь своей проделке,

подглядывая,

путаясь в золоте, рубинах

неубранных волос

осин, березок, мудрых строгих елей;

увертываясь от шлепков, шутливого

ворчанья,

кокетливо-стыдливого негодованья

дремлющих подружек и матрон,

оправой драгоценной окружающих

капризную красавицу Синь-озеро,

смеялось, веселилось солнце.

В который раз красавица не в духе

пробуждалась:

золотоглазый уходил.

Лишь только летом неразлучны.

Не слыша слов восторга, уговоров нежных,

что осень и зима пройдут, разлука сгинет,

вернется к ней, и будет возвращаться,

негодуя

к стражам спешила с жалобой,

сердито набегая на бело-золотой

песчаной кромкой берег,

но, устыдившись

на страже берега стоящих

умолкала,

присев в поклоне.

Невозмутимые, века несущие дозор,

все понимавшие,

далекие тревог и суеты,

как три скалы, в гранит одетые,

хранителями Света стояли стражи.

Иногда луна иль месяц в хороводе

подруг небесных,

скользя по водной глади взглядом,

любуясь, восторгаясь и слушая восторги

лишь собой,

речами льстивыми былых забав

подружку синеглазую

пытались вновь вернуть

в свой круг бездумный.

Грустили воины, вздыхая тяжело.

Душа скорбела.

В часы дневные все иное.

Солнце,

набросив в звездах золотых

прозрачную вуаль на синь волос

кокетки милой,

ведет неспешный разговор

или игру любви, забав веселых,

и снова о добре и зле.

На то взирают стражи незаметно,

душою отдыхая.

Ведут безмолвный разговор,

что нет, не все еще прошло,

коль есть и среди молодых

седая мудрость.