Разные, как день и ночь,
страх наказания
и страх не огорчать того,
кого ты любишь
и кем любим.
Горы, одетые лесами,
в вечерний час
темной волной застывшей,
укрывшись облаками,
стоят, задумавшись,
взирая отрешенно
на мира суету.
Людей,
с тяжелых мыслей жерновами,
Не век, не два –
тысячи лет
читают Библию
во всех концах земли.
тысячи –
а будто бы вчера написана.
Проста, понятна
ребенку малому,
и убеленным сединой.
Ученым мировым,
С веток
непослушной детворой
листья срываются.
Стайками бабочек кружатся
и тихо опускаются
ковром ложась на землю.
Но вдруг подхваченные ветром,
взлетают,
пытаясь в хороводе закружить…
Устало прячутся
в ладонях, сумках,
за воротником.
Печаль пролилась туманом.
Каплями слез дрожит
На тонких ветках,
цветах поникших.
А мудрый сад
ноги укрыв листвой опавшей,
шепчет сонно:
что после ночи – всегда рассвет.
После зимы – всегда весна
и пробуждение.
Рожденье новой жизни.
Вспорхнув,
лист златокрылой бабочкой,
садясь в протянутую руку
замирает, и кувыркаясь,
под ноги падает.
По утрам седые травы
босые ноги осыпают
ледяным восторгом.
Малютка клевер
алмазов мелких горсть
протягивает
в зеленых маленьких ладошках.
Барвинок,
Но разве может осень запоздалой быть?
То просто лето задержалось.
Заговорилось с подругой златокосой
о грибах проказниках,
играющихся в прятки с грибниками.
румяном хлебе на столе,
и задушевных разговорах
под песню грустную дождя.
Сбросив одежды разноцветные
к ногам своим,
дождем плакала осень
об ушедшем лете
зиму поджидая
всегда спешащую
с подарками узорных, дорогих
нарядов белых,
морозным ветром.
Птицами багряно–желтыми
листва, кружась и кувыркаясь,
в лицо заглядывая,
путаясь со смехом в волосах,
танцует с ветром,
метелью золотою